|
Человек и предмет познания
Многогранность и сложность заявленной здесь темы очевидна. Конечно, мы не ставим перед собой цели дать системный методологический анализ существующих гносеологических систем, со всей строгостью и во всем объеме обосновать наши собственные материалы по вопросам гносеологии, но практическая значимость заставляет нас уже здесь коснуться самых важных находок психософии относительно процесса познания.
Истории познания известен не один десяток мировоззренческих систем: религиозных, философских, научных. Каждую новую систему, пытающуюся разрешить противоречия, накопленные предыдущей, постигала участь предшествующей. Она сама рано или поздно оказывалась несостоятельной в отношении практики и становилась «памятником» научной, философской или религиозной мысли, уступая место следующей картине мироздания.
Вместе с тем, несмотря на очевидную временность определенности, которую дарует новая система (философская, научная или религиозная), основные усилия научного сообщества сосредоточены на проблеме обоснования знания, на критериях его достоверности. Ситуация более чем пикантная: с одной стороны, уже вполне понятно, что истина остается нетронутой, сколь бы убедительной ни выглядела та или иная теория; с другой стороны, попытки узаконить эту истину с помощью тех или иных критериев и оговорок не прекращаются. Проблема, на наш взгляд, кроется в том, что поиск ведется в ошибочном направлении: содержание может переосмысливаться, но суть явления от этого и не меняется, и не проясняется.
Психософия поставила это противоречие во главу угла. Ее цель — не просто познать факт, но обеспечить достоверность этого познания. Единственным надежным основанием для этого является знание о познании, то есть гносеология. Ведь наука—это гносеология, реализованная в отношении к чему-то конкретному. Но это конкретное само есть результат акта познания и «окрашено» спецификой этого акта. Подлинно научным является такой процесс познания, который содержит в себе и акт познания конкретной вещи, и знание механизмов этого акта.
При изучении реальности исследователь предусматривает многоуровневые проверки, контролируя показания приборов. Но остается еще один уровень — собственно человеческий акт оценивания этих показаний. Этот процесс и является объектом психософии. Человек тоже может быть исследован как своего рода аппарат, реализующий процесс познания. И нет оснований, которые позволили бы нам не сомневаться в безупречности этого аппарата. Наоборот, путь к достоверности пролегает через знание устройства этого механизма, чтобы предвидеть возможность ошибки.
Представим себе явление — эту «вещь в себе». Мы используем доступные нам инструменты познания (системы восприятия, механизмы мышления и т. п.) для того, чтобы раскрыть это явление, эту «вещь в себе». Разве нет оснований усомниться, что все необходимое у нас есть? Зная, что наше познание и познаваемое явление имеют разное происхождение, разную природу, разные системы координат, разумно ли приписывать результат познания этой вещи? Наши выводы — это выводы из акта познания, акта, чуждого явлению, внешнего по отношению к нему. Природа существует в вещах и процессах, которые имеют собственную структуру, организацию, свой собственный смысл и сущность. Где-то мы действительно преуспеваем, а где-то упираемся в стену. Мы знаем, к примеру, из чего состоит молекула ДНК, но это не приближает нас к пониманию того, как из чередования пяти нуклеотидов раскрывается все многообразие жизни.
Мир дан нам в пространственно-временном оформлении — с его цветами, запахами, вкусами. Но таков он только для нас, потому что мы так устроены. Для кварка, камня, растения, животного мир другой, но ведь он один. Даже если допустить, что человек — венец природы, наиболее завершенная ветвь развития во Вселенной, то и это не дает оснований считать его идеальным зеркалом Природы, способным ухватить сущность явления. Скорее лишь отдельные грани сущего доступны нашим системам восприятия. Разве не об этом свидетельствуют факты, не имеющие научного объяснения? Какие силы, например, движут расхождением хромосом при делении клетки? Что такое электричество? Таких загадок множество, мы видим лишь нечто видимое нам, но сколько всего скрыто от нашего видения, вооруженного и невооруженного?
Познание, как и другие человеческие способности, неизбежно ограничено. Мы можем видеть мир лишь таким, каким он оформлен в наших системах восприятия: для нас он всегда протяжен в пространстве и времени, дифференцирован в модальностях и интенсивностях. Мы и мыслим мир в согласии с устройством мышления и языка. А язык настолько размывает границу между познанием и явлением, что не всегда дано отделить одно от другого, хотя совершенно очевидно, что живой человек и его имя — вещи разные. И вот приходится говорить об искривлении пространства под действием сил гравитации, о «движении» времени. Нильс Бор даже выдумал принцип дополнительности, чтобы хоть как-то увязать факт с нашими системами восприятия (свойства волны и частицы). Мы существуем в том мире, который нам доступен, в одной из его версий, по-видимому, одной из многих.
Переживать мир в пространстве, времени, модальности и интенсивности — наш способ существовать. Другие субъекты познания могут пользоваться другими способами, чтобы включить себя в мир и обрести через это свое существование. Нашим способом существования оформляется окружающий нас, познаваемый нами мир. Научность познания — в достоверности, а истинность — тайна за семью печатями, нечто, всегда остающееся за пределом. Наши знания о мире объективны в рамках субъективности (человечности) нашего познания. С этим стоит согласиться и отказаться от амбиций на истинное знание. Психософия исходит из первичности человеческого в реальности, с тем чтобы определиться с центром открытой системы. В мире все взаимосвязано, и он по существу — открытая система, хотя и не дан нам таковым. Открытые системы слишком разнородны для нашего мышления и языка. «Все во всем» и «все со всем» — хотя и ощутимо, но не познаваемо и для человека означает — ничто.
Мышление не предназначено объять все неисчислимые взаимосвязи, составляющие мир. Оно выделяет из целого подсистемы, взаимосвязи и контуры которых ему очевидны. С точки зрения достоверности (как критерия научности) это выделение искусственно и неправомерно. Очевидна система «человек», и мы выделяем ее для анализа, но сразу наталкиваемся на погруженность этой системы во множество других, и игнорирование всех взаимосвязей со средой, с социумом, с культурой имеет результатом мертвую абстракцию — человек.
Мышление оперирует закономерностями одного качества. Мы не можем описать логично взаимосвязь воздействий на человека со стороны расположения звезд и семейных обстоятельств. Это ненаучно. Не составляют системы биохимические процессы в мозге и мыслительный акт. При этом очевидно, что любая система состоит из взаимосвязей разного качества — и положение звезд, и семейный скандал влияют на человека, есть, видимо, и «биохимия мышления». Но правила интеллекта не предназначены для систематизации этих взаимосвязей, в лучшем случае мы наблюдаем лишь «вход» и «выход» изучаемой системы. Такие системы выделены нашим интеллектом, они отрезаны от мира, замкнуты в себе — «закрыты». Но отделенное от целого, лишаясь связей в целом, умирает. Иначе же наше мышление мыслить не способно.
Естественные системы «открыты». В слове «открыты» заключен смысл взаимосвязи всего в мире. Пытаясь выделить отдельные системы — организм, человек, общество, природа и т. п., — мы совершаем действие ошибочное, то есть недостоверное. И, значит, получаем ненаучный результат. Не может быть достоверно то, что не является естественным, то, что изменено для познающего, оформлено его способом существования.
Механизмы мышления: анализ, синтез, абстракция, обобщение, аналогия — отнюдь не инвариантны естественным процессам, они работают в области искусственных, нашим же мышлением порожденных систем, не «навязанных» действительностью. Любой мыслительный акт реализуется при минимум двух условиях: разделение и установление отношений. И это уже — добавление к реальности, привнесение в нее искусственного, предопределяющего напряжения и искажения.
Мы помышляем, исходя из диад: «свет—тьма», «добро — зло», «покой — движение» и т. д. Так создаются качества —модальность и интенсивность. Познающий относительно себя самого выстраивает систему дихотомичных шкал—качеств, полюса которых—крайности. Между ними он выделяет точку, где качеств нет, — это его собственная точка «обзора». Мир качеств выстраивается в этой системе координат (она накладывается на мир). Но! Таких точек обзора и систем координат столько же, сколько познающих. И результат познания одного познающего заведомо не конгруэнтен результату другого, а аналогичность выводов (которую часто ошибочно считают «объективной» оценкой) — своего рода компромисс, предполагающий, что познающие условились скорректировать собственные системы координат, о которых они толком и понятия не имеют.
Человек сам создает то, что назовет истиной и/или ложью. Дихотомичность мира — искусственная система координат. В ней уже возможны операции; фиксация причинно-следственных отношений — одна из них. Реальность в ней разворачивается так: если есть явление, значит, что-то является его причиной — «если... то...» В основе такого сопряжения могут быть любые признаки: последовательность (в собственном времени наблюдателя), сходство (ассоциация), умозрение. Такие закономерности всегда иллюзорны и не принадлежат реальности. В открытой системе, где все связано со всем — все является причиной всего, другими словами, нет причин и следствий. Но мышление их создает, делая понятным непонятное, укладывая сущее в способ существования. Объяснение—иллюзия, но она снимает напряжение, возникающее от встречи с непонятным. Миф, а затем религия и естествознание, оформляя объяснения в законы, обеспечивали столь необходимую «всеобщую» систему координат, существование в которой придавало человеку точку опоры при любых столкновениях с непонятным.
Так в процессе познания между познающим (человеком из человечества) и познаваемым (реальностью) выстраивается некая промежуточная зона. Она выстроена из сигналов реальности, но по механизмам и из материалов, внесенных познающим. Именно с ней мы и взаимодействуем, расширяя и обустраивая ее для себя, а не с реальностью как таковой. Итак, основным препятствием к достоверному знанию является наш способ существования. Нечто (реальность), не известное нам в своей сущности, оформляется нами (нашим познавательным устройством) в пространственно-временной континуум, насыщенный модальностями и интенсивностями.
Реальность предстает перед нами не в своем бытии, а в одеждах «содержательности». И здесь уже не избежать противоречий. Ошибки и недоразумения в такой искусственной реальности закономерны. Привнесение—уже есть разделение, и мы привносим не только формы, но и смыслы, видимые (нами) закономерности, правила и порядок, все, что может произвести мышление из «следов» реальности по своей технологии анализа, синтеза, обобщения, абстракции и т. п. Но реальность от этих наших с ней операций не перестает быть реальностью и существовать по собственным законам. Если человек и чувствует себя «венцом» природы, где ему все открыто и понятно, это не делает его таковым. Если он был песчинкой в мироздании, то он и остается ею.
Что же нужно сделать, чтобы приблизиться к реальности настолько, насколько это вообще возможно? По-видимому, двигаться назад (а в каком-то смысле вперед), избавляя ее — реальность — от узоров содержательности. Мы знаем, что она — содержательность — результат нашего способа существования, а значит, нам следует помыслить элементами, лишенными пространственности, временной протяженности (длительности), модальности (качества) и интенсивности. Мы не можем мыслить такими образами, это не подходит для нашего мышления, которое определено именно этим способом существования. Но мы можем «подразумевать» такую организацию реальности.
Что же получится при таком «растворении» содержательности? Целостность — отношения между теми «единичными» ничто (в дальнейшем мы назовем это «ничто» «центром»). Целостность, лишенную содержательности, которая не описывается понятиями, поскольку за ними, за понятиями, стоят «образы»; поэтому в качестве слова, определяющего эту целостность, мы используем слово «принцип».
Если мыслить целостность как открытую систему, как совокупность связей всего со всем, как неограниченное множество отношений всего в сущем, мы мыслим бессодержательный континуум, выполненный отношениями. Отношения — это то, что нарождается между сущностями вещей — их центрами. Центр—это ничто, при этом, являясь ничем, он — то, что скрывает в себе сущность вещи, то, что делает эту вещь возможной. Мы оперируем принципами в сфере, очищенной от содержаний, поэтому «ничтойность» не есть «ничто», это — «ничто для познающего». «Ничто» не значит, что «этого» нет, просто «это» неизвестно познающему, он ничего не может об «этом» знать, кроме факта его существования. Центр, являясь ничем, пребывает в отношениях с другими центрами, при этом и сами эти отношения характеризуются «ничтойностью».
Здесь может сложиться впечатление, что речь идет о неких абстракциях (принципы целостности, отношения и центра). Но вспомним, что мы привыкли иметь дело с зоной, выстроенной нами, наполненной содержанием, привнесенным нами же и развернутым нашим же способом существования. Реальность же оказывается вне содержательности, по ту сторону, поскольку не зависит от нашего способа познания мира. Таким образом, принципы оказываются более реальными, нежели даже самые «объективные» факты и понятия.
Мышление сформировано на работе с содержательными (для познающего) объектами, и оно не приемлет принципы. Ведь по сути принцип един: центр, отношение и целостность являются друг другом. Центр целостен, отношения между центрами сами являются центрами (эта особенность отношения обозначается в новой с методологии как принцип третьего). Целостность — это по сути отношения. Так что, говоря о центре, мы имеем в виду и целостность, и центры. А в понятии отношения звучат и центры, и целостность. Мы вводим эти аспекты лишь с технологической целью, чтобы развернуть реальность в несодержательных терминах, в которых только и возможно иметь дело с подлинной реальностью, а не с «реальностью для нас».
Операции дихотомичного и причинно-следственного мышления оказываются неадекватными для описания чистой реальности (а потому не действуют там, где используются принципы), потому что там нет времени, нет содержаний. В этих условиях, конечно, нет никаких оснований, позволяющих противопоставить одно «ничто» другому. Но, оперируя принципами новой методологии, мы можем продвинуться по пути достоверного знания; принципы — лишь инструменты такого познания, т. е. искомой методологии науки, новой методологии.
Мир непрост, все мы это понимаем или смутно догадываемся, а потому, сами того не замечая, стремимся думать сложно. Но чтобы научиться думать сложно, необходимо освоить «думанье» простыми, понятными формами. Изучение языка начинается с букв и операций с ними, математика начинается с изучения цифр и операций с ними. Принципы — те же цифры. Что такое единица? Кто видел единицу? Мы знаем один предмет, один случай, одного человека, но единицу? То же и с принципами — их нет так же, как нет единицы, но они так же реальны, как и она.
Семантическое поле
На вопрос «Что мы познаем?», как правило, удивленно (словно бы укоряя: «А вы что, не знаете?») отвечают: «Объект». Но это не ответ. Таким образом мы лишь обозначаем нечто, ничего не говоря о сути «объекта познания» или, по крайней мере, структуре познаваемого, а поскольку структура не известна, результат любого познавательного акта может быть опровергнут или же, на худой конец, подвергнут совершенному сомнению. Ну посудите сами, насколько полно мы затронем все имеющиеся у вещи уровни отношений, познавая ее как «объект», то есть как нечто «данное», как «состояние»? Минимум. Достаточно перевести эту же вещь на другой уровень отношений, и результат нашего с вами познания потеряет всякий рациональный смысл.
Б. Спиноза, например, называл этот феномен «фрагментарностью» нашего познания, хотя и упрощал несколько его трактовку, связывая возникающую недостоверность и относительность познания с особенностями собственно «восприятия» и «мысли»: «Когда мы о какой-либо вещи утверждаем нечто не содержащееся в понятии, которое мы о ней образуем, то это указывает на недостаток нашего восприятия, то есть на то, что наши мысли или идеи как бы обрывочны или неполны»108. Но это, как мы увидим ниже, не имеет практического значения, поскольку в любом случае «восприятием» и «мыслью» чисто технически невозможно непосредственно познать вещь в совокупности ее многообразных отношений, что вовсе не означает того, что мы не можем достичь совершенного (более-менее) познания этой вещи. Попробуем разобраться в этом последовательно.
Мы не станем здесь особо останавливаться на той очевидной мысли, что все, что познается нами, все, что вообще может быть познано, — есть «вещь в отношении». Нет даже надобности в системе координат, необходимо хотя бы «что-то», «относительно» чего познаваемое станет «чем-то» (вероятно, в качестве примера можно привести феномен движения, по поводу которого А. Эйнштейн заметил: «Движение можно понимать только как относительное движение тел»109). Поэтому так важно представлять себе задействованность вещи в системах отношений, поскольку таким образом мы открываем структуру собственно познаваемого. Как это сделать? Что ж, призываем на помощь новую методологию, которая уже вывела нас на верную дорожку через принцип отношения.
Общих категорий, определяющих вещь, достаточно много, мы говорим и о значении, и о смысле, и о сути вещи, причем всякий раз такая категория претендует на целостность и суверенность результата познания. Возможно ли это, или они все-таки означают одно и то же? Но нет, семантические трактовки самих слов: «суть», «смысл», «представление» и т. д. — отличны, значит, с большой долей вероятности можно утверждать, что суть вещи отличается от ее значения или смысла. Но ведь вещь одна и та же в том и другом случае (!), и притом каждая категория претендует на целостность (что, как мы увидим, есть замечательное проявление соответствующего принципа).
Таким образом, сама вещь (или иначе «объект познания») не определяет семантику вышеназванных терминов, но что тогда? Отношение, о котором мы уже столько сказали: и в случае определения смысла вещи, ее сути, значения, представления — мы имеем дело с одной и той же вещью (словом). Значит, отличие этих категорий не имеет субстрата собственно в самой вещи. Соответственно то, что определит для нас различия смысла, сути, значения и проч., лежит вне ее, вне вещи, но с ней теснейшим образом связано. Следовательно, другой альтернативы отношению нет.
Но если мы ограничимся лишь контекстуальными отношениями, то мы опять-таки не отвоюем у «фрагментарности» права на познание. Нас интересуют целостные системы отношений. Для психософии, а значит, и для познания в этом смысле существует несколько приоритетов: человек с его целостной системой опыта, совокупное сущее (или, иначе, — все, что есть) и, наконец, любая целостная и системная эманация. Именно эти системы и следует полагать в основу семантического звучания перечисленных терминов, которые в совокупности своей и дадут нам искомое семантическое поле вещи, то есть определят ее полноценную познаваемость. Итак, семантическое поле познания.
Рис. 21. Суть, смысл, значение и представление вещи в познании
Во-первых, мы говорим о «значении». Значение — это то, что являет собою данная вещь в данном контексте, то есть значение вещи определяется отношениями ее со всеми иными вещами данного конкретного контекста. Причем любой контекст, согласно принципу целостности, являет собой целостную системную эманацию. Таким образом, значение — самая многочисленная и вместе с тем узкая и частная категория, она наиболее косна и наименее «экспортивно - импортивна». Поясним на примере: пожилой свободный профессор, давно мечтающий занять место руководителя кафедры, стоит в лекционном зале в ожидании начала лекции и мечтает о назначении, вдруг к нему подходит весьма респектабельный джентльмен и, словно бы продолжая его мысли, спрашивает: «Профессор, вам нужна кафедра?» Тот изумленно поднимает глаза и радостно кивает головой: «Конечно, да!..» «Грузчик, нашли, заносите сюда эту бандуру...» — было ему ответом.
Во-вторых, мы говорим о «представлении». Представление — это вещь в целостной системе индивидуального опыта данного конкретного человека, то есть это отношение познаваемой вещи со всеми вещами, из которых состоит его индивидуальный опыт. Всякая вещь в нашем индивидуальном опыте находится в непосредственных отношениях со всеми иными вещами в нем, создавая исключительную целостность, примером тому является открытый З. Фрейдом феномен «либидо».
З. Фрейд, видимо, сам не заметил, как сделал огромное частное гносеологическое открытие: все, что содержится в индивидуальном опыте человека, имеет непосредственное отношение к либидо, эротизму, сексуальному влечению и т. д. Причем он был максимально честен и требователен в этих гносеологических вопросах и вовсе не торопился создавать «сонник». Фрейд совершенно верно объясняет эту свою сдержанность «своеобразной пластичностью психического материала»110— процессуальностью отношений, как сказали бы сейчас, «продуктивной» (в значении рождения третьего) процессуальностью.
Впрочем, сам по себе феномен представления рассматривался еще Платоном, например в диалоге «Теэтет», где автор задается важным вопросом, отражающим наше определение представления как целостной системы, где равнозначны все отношения: «Но можем ли мы сказать, что он читает или считает неизвестное, если признаем, что он знает все буквы и любое число?»111, то есть фактически предполагается, что при наличии неких элементов сознание уже содержит и все отношения, и все результаты отношений, производит на свет третье и т. д.
Совершенно очевидны как психодиагностическая, так и терапевтическая значимость представления. Фактически оно обосновывает весьма важное для гуманистической психологии положение: с одной стороны, это доказывает бессмысленность директивного поведения терапевта, поскольку что бы ни было насильственно введено в систему клиента, оно, через представление, трансформируется в соответствии с существующей в его сознании системой отношений. А с другой стороны, снимаются безосновательные вопросы подчас пагубно влияющего на действия терапевта ложного чувства ответственности, благодаря которому он все время вынужден отчитываться перед своей совестью — то ли он делает, имеет ли он право это делать и т. д., вместо того чтобы искать индивидуальные решения различных психотерапевтических ситуаций.
На деле же оказывается, что из-за разницы представлений психотерапевта и клиента какое-то, казалось бы, резкое и многозначительно замечание терапевта оказывается незамеченным и, напротив, какое-то совершенно невинное, брошенное случайно и без всякого «тайного умысла» вызывает такой взрыв в системах представлений клиента, что перемены оказываются на удивление разительными. Но наиболее яркое несоответствие реального поведения ожидаемому мы встречаем у детей, реакции которых из-за разницы в представлениях ребенка и взрослого редко можно уверенно прогнозировать.
И, кроме всего прочего, правильное понимание феномена представления выстраивает четкие и радужные, но не иллюзорные перспективы перед всяким клиентом, поскольку, как это следует из понимания феномена представления, он уже сейчас имеет все необходимое для счастья, нужно только научиться этим пользоваться. Человек всегда сам способен найти выход, он не нуждается в досужих советах, он целостен и самостоятелен. И задача психотерапии заключается не в том, чтобы выполнять роль соседки по лестничной площадке, всегда знающей, что посоветовать, а научить клиента пользоваться всем его неограниченно большим целостным знанием, в котором есть все необходимое для того, чтобы решить свои проблемы. Если нам удается дать пациенту почувствовать представление возникшей перед ним проблемы, своих переживаний, это увеличивает податливость его мировоззренческих конструкций, поскольку сработает подобно хорошему противоречию и позволит выйти из порочного круга: я — моя проблема — мое переживание — я — моя проблема.
Третья составляющая семантического поля — «смысл». Вопрос смыслов один из самых актуальных для человека вообще, а для человека, имеющего психологические трудности, — в особенности. Подхватывая веяния экзистенциализма, психотерапия в лице В. Франкла создает технологию, основанную на осознании смысла жизни, — логотерапию. Смысл жизни, считает В. Франкл, это некий «безусловный смысл», который «включает в себя не только жизнь, но и страдание, и смерть»; «жизнь, смысл которой зависит от милости случая, не стоила бы, пожалуй, того, чтобы вообще быть прожитой»112. Итак, поистине судьбоносное значение придает психология «смыслу». Но что там собственно психология — физик, математик А. Эйнштейн словно вторит этим словам: «Человек, считающий свою жизнь бессмысленной, не только несчастлив, он вообще едва ли пригоден для жизни»!
Определение смысла как такового, а смысла жизни в частности является, таким образом, чуть ли не первостепенной задачей всей психологии. Причем совершенно очевидно, что чем научней, чем более методологически выверенной окажутся его трактовка и понимание, тем большую психотерапевтическую значимость возымеет человеческое существование само по себе; «исполненная смыслом жизнь» — это профилактика и противоядие наших психологических проблем.
Смысл — это отношение вещи со всеми вещами. Совокупность всех отношений системы сущего создает смысл данной конкретной вещи. Вещь, смысл которой нас интересует, оказывается как бы центром Вселенной, сущего, поскольку нет ничего в сущем, что не являлось бы вещью, да и само сущее является вещью. И нет такой вещи, с которой нельзя было бы соотнести эту вещь, она относится ко всему, все относится к ней, она есть воплощение всего, все без нее (какой бы ничтожной она нам ни казалась) — становится ущербным! Смысл самого сущего непоправимо страдает, если нечто выпадает из него и не может создавать те отношения, которые всегда создавало со всем, что есть в сущем, и с самим сущим.
Именно в этом определении мы ищем и находим столь важное для нас понимание «смысла жизни» — жизнь надиндивидуальна, она необходима всему настолько же сильно, насколько она сама нуждается во всем. Она бесконечно велика, поскольку все бесконечное количество отношений, все множество вещей отражается в этой жизни и преломляется в ней нескончаемым числом граней сущего.
Невольно возникает аналогия с восточной философской традицией, которая говорит о бесчисленных реинкарнациях Будды, который есть во всем. Не кто-нибудь, но сам Будда сопровождает наше дыхание, пребывает в полевой травинке и бесконечном пространстве космоса. Эта же идея бесконечности смысла переполняет экзистенциализм и символизм; этой же мыслью словно бы бредит Мережковский, нескончаемо цитируя изумрудную скрижаль: «Небо — вверху, небо — внизу, звезды — вверху, звезды — внизу. Все, что внизу, все и вверху, — если поймешь, благо тебе». Смысл вещи имеет поистине непреходящую ценность.
Когда мы говорили о значении (да и о представлении), мы познавали вещь в отношении, которая уже представляла собой на момент вступления в контекст и в индивидуальный опыт результат каких-то отношений (других контекстов и других опытов). То есть мы изучали системы отношений — не собственно первичный центр вещи, а центры, образовавшиеся в результате имевших место отношений, за счет результатов отношений или через рождение третьего. Иными словами, первичный центр отнюдь не «голым» вступает в сферу значения или представления. Нет, его уже «приодели»; например, узнавая для себя первый раз в жизни лимон, то есть формируя его представление о нем в нашем индивидуальном опыте, он являет уже знакомую нам пространственно-временную форму, он обладает некими общими для нашего восприятия модальностями, порогами ее интенсивности, мы не входили собственно в отношения с непредвзятой сущностью, «центром лимона», он уже был предметом и лишь потом стал «лимоном» в нашем индивидуальном опыте.
Если же отбросить результаты этих «первичных» отношений и дать возможность «встретиться» непосредственно центрам — нашему и лимона — это «непредвзятое» отношение будет нашим познанием сути лимона. И хотя мы в практике повседневной жизни редко занимаемся этим мероприятием, но познание сути другого рода иногда (и притом не всем) удается. Суть представляет собой центр, то есть то, что определяет имманентно детерминированную индивидуальность отношений данной конкретной вещи со всеми другими вещами. Причем, если бы индивидуальность отношений не была бы детерминирована, так сказать, предуготована априори, невозможно было бы отличить одну вещь от другой, поскольку они представлялись бы совершенно одинаковыми и по значению, и по смыслу!
С одной стороны, само понятие «сути» появилось и первое время удерживалось в нашей концепции семантического поля только благодаря тому, что являлось результатом строгого системного познания. Разум и логика говорили: коли мы определяем такие категории, которые характеризуют вещь «в отношении» — это значение, представление и смысл, — то есть и такие категории или, по крайней мере, одна такая категория, которая характеризует вещь «в отсутствие отношений». Это же положение подтверждал и принцип центра, уже известный к тому времени, но возможность такого познания продолжала возбуждать сомнения. Пришлось экспериментировать, в чем помогли как восточные практики, так и практика психотерапевтической работы. Параллельно с исследованием сути, точнее, в начале этого исследования нам удалось доказать возможность существования смысла в данной нами выше трактовке, далее — уже и самой сути, а это в свою очередь позволило доказать и саму теорию принципа с помощью метода принципа, то есть теория в отличие от многих других (см. теоремы Геделя) смогла быть доказанной из себя самой, что фактически сняло последнее допущение в ее основании.
Поистине блестяще анализирует суть вещи А.Ф. Лосев, называя ее «самое само»: «Самое главное—это сущность вещей, самость вещи, ее самое само». Кто знает сущность, "самое само вещей", тот знает все. [...] Становление вещи, история вещи уже предполагает, что до всякого становления и до всякой истории вещи есть сама вещь. Вещь раскрывается в своей истории, присутствует в своем становлении. Но она не есть ни то ни другое [...]. Абсолютная индивидуальность вещи, или ее "самое само", исключает всякое совпадение с чем бы то ни было [...]. Вещь определима только сама из себя — вот постулат абсолютной индивидуальности вещи [...]. Беспредикатное "самое само" есть великая простота сознания и бытия»113.
Несмотря на эти удивительно точные определения и идеи, данные автором, необходимо признать, что представления А. Ф. Лосева относительно процесса познания сути весьма далеки от истинности и сильно напоминают подходы гегелевского познания, о которых мы уже упоминали. Они полны противоречий: с одной стороны, утверждается, что «самое само» «усматривается умом» («чувственность» для этих целей полагается вовсе неприемлемой), а с другой — эта самая самость человека «усматривается» «по душку», но разве ум не вторичен при таком предмете познания? Кроме того, метод познания сути, который использует А.Ф. Лосев, недостаточно хорош по причине совершенной ошибочности приводимых им результатов его «психологического» опыта, поскольку, как показывает психотерапевтическая работа и методологический анализ этого вопроса, человек изначально «хорош», а согласно А.Ф. Лосеву, «самое само» некоторых людей представляет собой «едкий душок», с чем трудно согласиться.
Но, несмотря на это, А.Ф. Лосев совершенно прав в главном философском выводе относительно вопроса о сути: «Определить абсолютную индивидуальность вещи — значит утерять ее как предмет определения. Найти "самое само" вещи — значит не иметь возможности высказать о ней ни одного предиката. Только такая, абсолютно лишенная всяких признаков и предикатов сущность вещи и есть ее абсолютная индивидуальность, ее "самое само"»114. Вот и сформулирована основная проблема познания сути вещи, та, с которой столкнулись и мы при первых методологически не подготовленных попытках познать суть вещи.
Наиболее явственно этот искомый способ нащупал также русский философ Н.О. Лосский; развивая его в рамках интуитивизма, он добивается интересных прозрений. Но, к сожалению, он не доводит познавательные тенденции своего интуитивизма до конца: «Интуитивизм, — пишет Н.О Лосский, — признавая досознательную имманентность всего всему, в то же время утверждает, что от этой первичной данности до осознания и опознания всех элементов ее лежит далекий путь и существу с ограниченными силами, такому как человек, нет возможности пройти этот путь до конца: знание человеческое навсегда обречено оставаться только несовершенною выборкою из бесконечной сложности мира»115. Право, малооптимистичная для способа познания характеристика!
Отметим принципиально важное положение, которое предложил Н.О. Лосский: «Я нахожу, подвергнув наблюдению и анализу состав сознания, что в нем наличествуют: 1) сознающий субъект — я; 2) сознаваемый объект—кора березы, мое хотение, мое удовлетворение; 3) отношение между субъектом и объектом»116. Нас, разумеется, интересует третий компонент, поскольку он отражает (правда, опредмеченный) принцип отношения. А.Ф. Лосев же, не обращая внимания на этот элемент познавательного действа, произвел на свет несколько досадных нелепостей, и его «самое само», по большому счету, не является только сутью, поскольку он неизменно пытается дополнить его совокупным отношением со всем в сущем, то есть смешивает (в нашей терминологии) категорию смысла с сутью, а это однозначно неправомерно, поскольку это качественно различные категории.
Итак, теперь обратимся к нашим собственным выводам и находкам, которые позволяют говорить о том, что мы продвинулись дальше иных исследователей, но в очерченном ими «интуитивно» нащупанном направлении. Когда процесс познания понимается как отношение между «субъектом» и «объектом», становится очевидным, что оба они равноценно деятельны в нем, как два человека, пожимающие друг другу руку при встрече. Отношение как самостоятельная деятельность входящих во взаимодействие (в процесс познания) фактически ощущается познающими, причем и в тот момент, когда оно (отношение) действительно осуществляется, и в тот момент, когда речь идет лишь об интенции к нему хотя бы даже и с одной стороны (!). Когда субъект познания проявляет активность и интенцию к отношению, то есть как бы планирует это отношение, но, с другой стороны (стороны объекта), соответствующей реакции (отношения) нет — все равно что-то имеет место и это что-то также является познанием. Поговаривают, что «отсутствие результата тоже результат», в последнем случае он, что называется, «отрицательный».
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|