|
ПРИЛОЖЕНИЕ JK НСИХОДОГЕМАМ: О ПОЧЕРКЕ И ГРАФОЛОГИИ
Почему снова об этом? Уже говорили о почерках циклоидных и шизоидных, но вопрос о связи почерка и характера этим, конечно, далеко не исчерпался. Почерк как тест, как проявление тонус-стиля... Походка руки, сфотографированная бумагой... Постоянство почерка — мозговое чудо, его не в силах скрыть никакие подделывания, почерк остается тем же, даже если пишут ногою или языком. Какой, в самом деле, соблазн в этой естественной самовыдаче прочесть личность!
Возникнув как ответвлеиие физиономики, графология быстро выросла в полуоккультную дисциплину, на лоне которой пышным цветом расцвело шарлатанство, а рядом пробивались чахлые стебельки педантичного, добросовестного примитивизма. Малые и смутные обоснования, большие претензии.
По закорючкам и завиткам судили о таких больших и туманных вещах, как фантазия и воля, и, конечно, предсказывали судьбу, давали советы по части семейного бытоустройства. В лучшем своем виде это был и есть увлекательный психологический спорт, рискованное искусство энтузиастов, дух которого как нельзя лучше передан героиней «Успеха» Фейхтвангера.
Постепенно в сырой массе домыслов, противоречий и откровенной чепухи откладывались и солидные наблюдения и некоторые трезвые умозаключения. Сопоставляли почерки и биографии, и некоторые параллели не могли не привлечь внимания.
Еще римский историк Светоний заметил, что император Август, отличавшийся скупостью, «писал слова, ставя буквы тесно одна к другой, и приписывал еще под строками». Юноша, преувеличенно ярко одевавшийся, всячески пускавший пыль в глаза, имел и вычурный почерк; когда эта склонность прошла, почерк упростился — подобных случаев было сколько угодно.
Обратили внимание, что если человек с завязанными глазами пишет на вертикальной доске, то при повышенном настроении строка уходит вверх, при подавленном — вниз. Почерк молодой женщины, разошедшейся с мужем и потрясенной этим разрывом, в течение месяца из сильно косого превратился в совершенно прямой; когда же через несколько лет состоялось примирение, почерк снова стал наклонным.
Нельзя было не заметить сильных отклонений в почерке некоторых душевнобольных, и в нескольких случаях графологи сумели предсказать психическое заболевание за год-другой до его открытого проявления. Русские графологи обратили внимание, что почерк Есенина в последние годы жизни, омраченные алкоголизмом и душевным распадом, из совершенно связного превратился в изолированный, в котором каждая буква жила как бы своей собственной жизнью.
Интриговало многих так называемое аркадическое письмо, в котором много дуг и соединений вверху букв и мало внизу («ш» пишется, как «т»); такой почерк, как уверяли графологи, свойствен человеку, заинтересованному преимущественно в форме, во внешнем эффекте, и будто бы часто встречается у людей актерски-авантюристического склада.
Ни одно из соотношений почерка и характера, на которых настаивают графологи, конечно, не достоверно в полном смысле этого слова. Однако среди них можно выделить ряд таких, которые кажутся по крайней мере естественными. Некоторые из этих соотношений вполне прозрачны и даже туповаты в своей логичности; в других угадывается явственно или смутно какая-то общая компонента, некий двигательный тонус-стиль, могущий проявиться в различных деятель-ностях...
Что можно, например, возразить по поводу того, что крупное размашистое письмо свидетельствует об энергии, стремлении к успеху, общительности, непринужденности? Или против того, что сжатый, стесненный почерк есть знак расчетливости, сдержанности, осмотрительности?
Совершенно понятно, почему степень геометрической выдержанности письма (ровность линий и величины букв, равномерность интервалов и т. п.) отражает общее психоволевое развитие, выдержку и трудоспособность — это просто одно из проявлений названных качеств. Преобладание округлых и волнистых линий, которое часто бывает в письме синтонных пикников, соответствует всей их моторике и жизненному тонус-стилю, и было бы просто странно, если бы Бисмарк и Кромвель имели почерк не крупноугловатый, словно составленный из толстых железных прутьев, а женски-круглый, бисерно-фигурный.
Точно так же без всякой интуиции ясно, что различные преувеличения и украшения в письме должны как-то соответствовать стремлению человека к выявлению своей личности, к отклонению от стереотипности.
Чем характернее почерк, чем больше в нем индивидуальности, «физиономии», тем больше вероятности ожидать соответственных свойств и от пишущего. Но, конечно, гораздо труднее сказать, присущи ли ему эти свойства искони, или он их себе приделывает, культивирует, — подлинна оригинальность или наносна. Весьма вычурный почерк часто имеют люди недалекие, мелко-тщеславные. Очень часты причудливости в почерке душевнобольных, глубоких психопатов; у эпилептиков в письме нередко видна чрезмерная аккуратность, выписаниость каждой линии, каждой буквы.
Когда нажим густ, жирен, есть основания предполагать в пишущем физическую силу, развитость чувственных влечений, энергию побуждений. Когда он слаб и неровен, можно догадываться о неуверенности, нерешительности. Неровность, импульсивность нажима, букв, строк, разнотипность наклона наводит на мысль о порывистости, впечатлительности, неуравновешенности, внутренней противоречивости. Вполне естественно, что люди сообразительные, энергичные, предприимчивые имеют почерк беглый и связный, и нет ничего удивительного, если почерк мечтателя разорван.
Если сильный наклон свидетельствует о неустойчивости, то прямой почерк скорее будет говорить о сдержанности, замкнутости, выносливости (по некоторым интерпретациям — о честолюбии). По наклону влево — явно наперекор обычному стереотипу — можно заподозрить претенциозность, упрямство, усиленное самоутверждение.
Все это понятно без особых натяжек. Но вот когда начинаются такие тонкости, как определение «открытости» и «закрытости» гласных: целиком закрытое «о» будто бы свидетельствует о замкнутости, открытое сверху — о доверчивости и деликатности, открытое снизу — о лживости, — я начинаю морщиться. Когда утверждается, что штрихи, загибающиеся вниз, против движения письма, означают эгоистичность, я тихо посмеиваюсь. Я еще могу с грехом пополам понять, почему увеличение букв к концу слова означает искренность, доверчивость и сентиментальность, а уменьшение — хитрость и осмотрительность, и даже готов согласиться с тем, что плотное прилегание букв в словах при больших интервалах между самими словами соответствует истеричности. Но когда Зуев-Инсаров утверждает, что слишком длинные хищные черты и петли на буквах «у», «р», «д», постоянно задевающие нижнюю строку, означают неумение логично мыслить, — это уже просто возмутительно: я сам так пишу.
Н. А. Бернштейн, наш выдающийся физиолог, говоря о почерке как разновидности навыкового движения, указывал, что ои слагается из переменных «существенных» и «несущественных». «Существенные» переменные, твердо фиксированные мозговые программы движений и определяют удивительное постоянство почерка. Их сейчас в совершенстве научились распознавать электронные машины, которым поручают экспертизу почерка в ответственных юридических случаях. Но расшифровка кода, которым эти переменные связаны с психическими свойствами, — дело будущего, может быть, уже недалекого.
Самая большая беда графологов, как и многих иных претендентов на знание человеческой души, в неопределенности самого предмета исследования. Чтобы знать личность, нужно знать, что мы хотим о ней знать. Закорючки и завитки почерка разложить по полочкам, вероятно, не так уж сложно, но кто возьмется точно определись, что такое впечатлительность?
В русском языке, По подсчету профессора К- К- Платонова, содержится более полутора тысяч слов, обозначающих различные свойства характера, личности, души. Это просто необозримо, особенно если представить себе все их возможные сочетания для описания одного человека и если учесть, что все эти определения частично перекрывают друг друга, а вместе с тем каждое имеет свой неповторимый нюанс, тысячекратно меняющийся от соприкосновений с другими. Человек веселый и добрый; человек веселый и наглый. Разная веселость? А сколько психических качеств вообще не имеет определений? Графолог, пытающийся увязать закорючки письма с этой стихией, подобен человеку, вознамерившемуся выловить удочкой рыбу из океана.
И все же бывают случаи, когда по почерку удается весьма тонкая психогностика. Когда я распечатываю очередное письмо от незнакомого человека, беглого взгляда, брошенного на строчки, иногда уже на конверт, достаточно, чтобы некое ощущение если и не подсказало, от какой личности и о чем письмо, то по крайней мере сразу отсекло множество вариантов... Здесь, конечно, срабатывает интуитивный статистик, сидящий в каждом из нас.
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском по сайту:
©2015 - 2024 stydopedia.ru Все материалы защищены законодательством РФ.
|